| НА ГЛАВНУЮ |
|---|
Актуально
Сражавшиеся против рабовОбоссать и бросить в канаву!
Трофейные солдаты
Фальшивая глиссада
Катынь-II
Присоедините мою боль...
100 миллионов даунов
"Земля кыргызов"
Освободители (кино)
Наимерзейший
Жопа
Обращение к Совку
"Границы Мира"
Русская Кампучия
Real Russians
Конкурс The Epoch Times
СуперРаша
Взрывами на царствование!
Легендарные убийцы
Трехцветное зверьЁ
Мухи, заcравшие абажур
Братья близнецы
Про Рашку и Пендосию...
КОНЕЦ!
Поместный сброд
Новогодняя мертвечина
Дубров: Смерть России!
Как искупить Смертный грех?
Письмо Человека из страны Пи
Выше гор только горы
Русский военторг
Золотовилочная армия
Хороший русский – мертвый
Декрет о бабах
Русские танцульки
Православная некрофилия
Страна «Кин-Дза-Дза»
Локотьская альтернатива
Миф о «великой отечественной»
Русско-немецкий Рейх
Звериный оскал правозащитников
Круги Ада «святого» народа
Смерть России! (кино)
Русский Имбецилизм
Старые «товарищи»
«Философский пароход»
Известный фейк «Знамя Победы»
Брехня ТАСС про Вьетнам
Путин в Гаагском Трибунале
О смешном
и грустном
Русские шелудивые форисеии грустном
Россия как она есть (фото)
Марш чекистских рабов
Мамы России
Жертва аборта (кино)
Это интересно
Удивительное путешествие
Старые «товарищи»
Творческая интеллигенция страны Советов
В своих «Воспоминаниях» Хрущёв пишет: «Слово «оттепель» пустил в ход Эренбург. Он считал, что после смерти Сталина наступила в жизни людей оттепель. Решаясь на приход оттепели и идя на неё сознательно, руководство СССР, в том числе и я, одновременно побаивались её: как бы из-за неё не наступило половодье, которое захлестнёт нас и с которым нам будет трудно справиться. Опасались, что руководство не сумеет справиться со своими функциями и направлять процесс изменений по такому руслу, чтобы оно оставалось советским».
А «половодье» могло наступить и тогда...
Пожалуй, этим страхом перед «половодьем» можно объяснить тот факт, что выступивший в феврале с резкими нападками на Сталина Хрущёв летом того же 1956 года заявил, что «партия не позволит отдать имя Сталина врагам коммунизма», а на юбилейной сессии Верховного Совета СССР, посвящённой 40-летию октябрьского переворота, сказал: «Критикуя неправильные стороны деятельности Сталина, партия боролась и будет бороться со всеми, кто будет клеветать на Сталина... Как преданный марксист-ленинец и стойкий революционер, Сталин займёт должное место в истории!»
Уже 5 апреля 1956 года в газете «Правда» вышла статья «Коммунистическая партия побеждала и побеждает верностью ленинизму», в которой резко порицались те, кто под видом осуждения культа личности пытаются поставить под сомнение правильность политики партии», а 7 апреля в этой же газете была дана перепечатка из китайской «Жэньминь жибао» (автором данной статьи, по утверждению историка Роя Медведева, является сам Мао Цзедун). В статье «об историческом опыте диктатуры пролетариата» содержалось фактическое неприятие курса на десталинизацию.
И, наконец, 2 июля «Правда» публикует большое постановление ЦК КПСС от 30 июня 1956 года «О преодолении культа личности и его последствий», которое историки расценивают, как шаг назад от «доклада»...
14 мая 1957 года Хрущёв выступил на встрече с участниками правления Союза писателей СССР, где сказал, что среди интеллигенции «нашлись отдельные люди, которые начали терять почву под ногами, проявили известные шатания и колебания в оценке сложных идеологических вопросов, связанных с преодолением последствий культа личности. Нельзя скатываться на волне критики к огульному отрицанию положительной роли Сталина, выискиванию только теневых сторон и ошибок в борьбе нашего народа за победу социализма».
Чем же объясняется, что Хрущёв отказался от курса, заявленного им самим в его закрытом докладе на ХХ съезде? (Как мы потом уже поняли, этот «шаг назад» был всего лишь тактическим ходом Хрущёва перед тем, как сделать на ХХII съезде «два шага вперёд», когда перезахоронение поганой тушки «отца народов» Сталина поднимет новую волну антисталинизма).
И всё-таки были причины, заставившие Хрущёва на время повременить с критикой Сталина. А связаны были эти причины с небывалым энтузиазмом народа, как внутри страны, так и за её пределами, с восторгом воспринявшего речь Хрущёва на ХХ съезде.
Последовавшие непосредственно за ХХ съездом партии события в Польше и Венгрии, и особенно в Венгрии, где пришлось применить «танковую дипломатию», радикализировали настроение молодёжи, потерявшую после смерти Сталина страх перед пресловутыми идеологическиит ориентирами «старых товарищей».
Так, в 1957 году ЦК ВЛКСМ сообщил в ЦК КПСС, что вся группа семинара литературных переводчиков Литературного института имени Горького в ответ на объяснения происходящих в Венгрии событий вскочила с мест с криками: «В Венгрии произошла революция. Нам тоже нужна такая революция, как в Венгрии».
Твердолобые коммунисты задницей чувствовали, насколько опасными для дела их «социализма» были «заблуждения» юных диссидентов конца 50-х годов. Об этом можно судить по программе Ленинградской организации «Социал-прогрессивный Союз», которая ставила себе целью «свержение коммунистической диктатуры и создание многопартийной системы в условиях парламентской демократии».
Коммунисты плевались во все стороны, чувствуя как на их глотке неумолимо затягивается петля возмездия за содеянное мировое зло. Их аппологеты, скрипя перьями, писали:
«Небывалого размаха достигли во второй половине 50-х такие проявления десталинизации, как поощрение низкопоклонства и космополитизма, выражавшихся в недооценке и пренебрежительном отношении ко всему отечественному и преклонению перед лишённой всякого нравственного начала «масс-культурой» Запада. Если при Сталине даже в разгар антикосмополитической кампании издавались массовыми тиражами собрания сочинений Шекспира и Гёте, Байрона и Мопассана, Диккенса и Жюль Верна, а также других классиков западноевропейской литературы, в репертуарах оперных театров, наряду с постановками советских и русских композиторов, были представлены такие мэтры мирового класса, как Моцарт, Россини, Верди, Бизе, Вагнер и другие, то в хрущёвские времена на смену лучшим образцам высокой культуры пришли низкопробные танцульки «рок-н-ролл» и «буги-вуги», которые не требовали ни умственного, ни эмоционального напряжения. Появились в крупных городах так называемые «стиляги», и даже объединения «стиляг»: они открыто заявляли, что они – «убеждённые бездельники» и «тунеядцы» и противопоставляли себя «великим планам строительства коммунизма».
Сегодня всеми забытый, некий писака Пыжиков, в своём «исследовании» хрущёвской оттепели писал о популярном в те годы лозунге «спешите жить»:
«Данный лозунг отражал наметившуюся в среде части молодёжи, прежде всего, студенческой, тенденцию к отходу от «громадья планов», усиленно поддерживавшегося властью официального образа советского человека. Часть молодёжи 50-х уже не хотела, как «отцы», жить исключительно задачей строительства социалистического общества. Её интересовали сиюминутные, «ненужные» проблемы, «мещанские вопросы»: стильно танцевать или нет, как одеваться, какую музыку слушать».
В 1957 году группа студентов Литовского художественного института обратилась в местную газету с предложением провести дискуссию на тему «Как танцевать «буги-вуги?», проигнорировав запланированное изучение марксистского видения искусства».
Какой пассаж! Как же будным литовским студентам художникам жить и танцевать без идиотическо учения в голове!
И далее, эти же авторы, сокрушаются:
«Вот какие нездоровые, если не сказать контрреволюционные силы пробудил в обывательской части общества Хрущёв с его пресловутым докладом...»
А «половодье» могло наступить и тогда...
Пожалуй, этим страхом перед «половодьем» можно объяснить тот факт, что выступивший в феврале с резкими нападками на Сталина Хрущёв летом того же 1956 года заявил, что «партия не позволит отдать имя Сталина врагам коммунизма», а на юбилейной сессии Верховного Совета СССР, посвящённой 40-летию октябрьского переворота, сказал: «Критикуя неправильные стороны деятельности Сталина, партия боролась и будет бороться со всеми, кто будет клеветать на Сталина... Как преданный марксист-ленинец и стойкий революционер, Сталин займёт должное место в истории!»
Уже 5 апреля 1956 года в газете «Правда» вышла статья «Коммунистическая партия побеждала и побеждает верностью ленинизму», в которой резко порицались те, кто под видом осуждения культа личности пытаются поставить под сомнение правильность политики партии», а 7 апреля в этой же газете была дана перепечатка из китайской «Жэньминь жибао» (автором данной статьи, по утверждению историка Роя Медведева, является сам Мао Цзедун). В статье «об историческом опыте диктатуры пролетариата» содержалось фактическое неприятие курса на десталинизацию.
И, наконец, 2 июля «Правда» публикует большое постановление ЦК КПСС от 30 июня 1956 года «О преодолении культа личности и его последствий», которое историки расценивают, как шаг назад от «доклада»...
14 мая 1957 года Хрущёв выступил на встрече с участниками правления Союза писателей СССР, где сказал, что среди интеллигенции «нашлись отдельные люди, которые начали терять почву под ногами, проявили известные шатания и колебания в оценке сложных идеологических вопросов, связанных с преодолением последствий культа личности. Нельзя скатываться на волне критики к огульному отрицанию положительной роли Сталина, выискиванию только теневых сторон и ошибок в борьбе нашего народа за победу социализма».
Чем же объясняется, что Хрущёв отказался от курса, заявленного им самим в его закрытом докладе на ХХ съезде? (Как мы потом уже поняли, этот «шаг назад» был всего лишь тактическим ходом Хрущёва перед тем, как сделать на ХХII съезде «два шага вперёд», когда перезахоронение поганой тушки «отца народов» Сталина поднимет новую волну антисталинизма).
И всё-таки были причины, заставившие Хрущёва на время повременить с критикой Сталина. А связаны были эти причины с небывалым энтузиазмом народа, как внутри страны, так и за её пределами, с восторгом воспринявшего речь Хрущёва на ХХ съезде.
Последовавшие непосредственно за ХХ съездом партии события в Польше и Венгрии, и особенно в Венгрии, где пришлось применить «танковую дипломатию», радикализировали настроение молодёжи, потерявшую после смерти Сталина страх перед пресловутыми идеологическиит ориентирами «старых товарищей».
Так, в 1957 году ЦК ВЛКСМ сообщил в ЦК КПСС, что вся группа семинара литературных переводчиков Литературного института имени Горького в ответ на объяснения происходящих в Венгрии событий вскочила с мест с криками: «В Венгрии произошла революция. Нам тоже нужна такая революция, как в Венгрии».
Твердолобые коммунисты задницей чувствовали, насколько опасными для дела их «социализма» были «заблуждения» юных диссидентов конца 50-х годов. Об этом можно судить по программе Ленинградской организации «Социал-прогрессивный Союз», которая ставила себе целью «свержение коммунистической диктатуры и создание многопартийной системы в условиях парламентской демократии».
Коммунисты плевались во все стороны, чувствуя как на их глотке неумолимо затягивается петля возмездия за содеянное мировое зло. Их аппологеты, скрипя перьями, писали:
«Небывалого размаха достигли во второй половине 50-х такие проявления десталинизации, как поощрение низкопоклонства и космополитизма, выражавшихся в недооценке и пренебрежительном отношении ко всему отечественному и преклонению перед лишённой всякого нравственного начала «масс-культурой» Запада. Если при Сталине даже в разгар антикосмополитической кампании издавались массовыми тиражами собрания сочинений Шекспира и Гёте, Байрона и Мопассана, Диккенса и Жюль Верна, а также других классиков западноевропейской литературы, в репертуарах оперных театров, наряду с постановками советских и русских композиторов, были представлены такие мэтры мирового класса, как Моцарт, Россини, Верди, Бизе, Вагнер и другие, то в хрущёвские времена на смену лучшим образцам высокой культуры пришли низкопробные танцульки «рок-н-ролл» и «буги-вуги», которые не требовали ни умственного, ни эмоционального напряжения. Появились в крупных городах так называемые «стиляги», и даже объединения «стиляг»: они открыто заявляли, что они – «убеждённые бездельники» и «тунеядцы» и противопоставляли себя «великим планам строительства коммунизма».
Сегодня всеми забытый, некий писака Пыжиков, в своём «исследовании» хрущёвской оттепели писал о популярном в те годы лозунге «спешите жить»:
«Данный лозунг отражал наметившуюся в среде части молодёжи, прежде всего, студенческой, тенденцию к отходу от «громадья планов», усиленно поддерживавшегося властью официального образа советского человека. Часть молодёжи 50-х уже не хотела, как «отцы», жить исключительно задачей строительства социалистического общества. Её интересовали сиюминутные, «ненужные» проблемы, «мещанские вопросы»: стильно танцевать или нет, как одеваться, какую музыку слушать».
В 1957 году группа студентов Литовского художественного института обратилась в местную газету с предложением провести дискуссию на тему «Как танцевать «буги-вуги?», проигнорировав запланированное изучение марксистского видения искусства».
Какой пассаж! Как же будным литовским студентам художникам жить и танцевать без идиотическо учения в голове!
И далее, эти же авторы, сокрушаются:
«Вот какие нездоровые, если не сказать контрреволюционные силы пробудил в обывательской части общества Хрущёв с его пресловутым докладом...»
Василий Гроссман
Писатель Илья Эренбург
Проследим, кто из литераторов и деятелей искусств принял хрущёвскую «оттепель», кто её не принял...
Одним из первых писателей, который стал «человеком оттепели» был Илья Эренбург. Сам он не удостоился чести, несмотря на все свои былые заслуги перед коммунистическим ворьем, присутствовать на их ХХ съезде, но тем не менее оставил такую запись для потомков:
«Я счастлив, что дожил до того дня, когда меня вызвали в Союз писателей и дали прочитать доклад Хрущёва о культе личности...»
А вот дневниковая запись другого «человека оттепели» - Корнея Чуковского от 18 июня 1954 года:
«Сегодня был у Федина. Он правит стенограмму своего выступления в честь эстонцев. Заговорили об Эренбурге. «Я, – говорит он, – был в Кремле на приёме в честь окончания войны. Встал Сталин и произнёс свой знаменитый тост за русский народ – и Эр. Вдруг заплакал. Что-то показалось ему в этом обидное». По словам Федина, один из литераторов в кулуарах Союза назвал Эренбурга «патриархом космополитов».
Одним из первых писателей, который стал «человеком оттепели» был Илья Эренбург. Сам он не удостоился чести, несмотря на все свои былые заслуги перед коммунистическим ворьем, присутствовать на их ХХ съезде, но тем не менее оставил такую запись для потомков:
«Я счастлив, что дожил до того дня, когда меня вызвали в Союз писателей и дали прочитать доклад Хрущёва о культе личности...»
А вот дневниковая запись другого «человека оттепели» - Корнея Чуковского от 18 июня 1954 года:
«Сегодня был у Федина. Он правит стенограмму своего выступления в честь эстонцев. Заговорили об Эренбурге. «Я, – говорит он, – был в Кремле на приёме в честь окончания войны. Встал Сталин и произнёс свой знаменитый тост за русский народ – и Эр. Вдруг заплакал. Что-то показалось ему в этом обидное». По словам Федина, один из литераторов в кулуарах Союза назвал Эренбурга «патриархом космополитов».
«Всех излечит, исцелит добрый доктор Айболит»...
В журнале «Источник» № 3 за 1997 год опубликован удивительный документ – письмо, отправленное Сталину в 1943 году. Оно поражает своей чёрствостью, жестокостью и бездушием:
«… в стране образовалась обширная группа детей, моральное разложение которых внушает мне большую тревогу. Эти разложившиеся дети являются опасной заразой для своих товарищей по школе. Между тем школьные коллективы далеко не всегда имеют возможность избавиться от этих социально опасных детей».
И приводятся примеры: «Серёжа Королёв, ученик 1-го класса «В», занимался карманными кражами в кинотеатре «Новости дня»… Школьники во время детского спектакля, воспользовавшись темнотой, стали стрелять из рогаток в актёров… В зоологическом саду я видел десятилетних мальчишек, которые бросали пригоршни пыли в глаза обезьянкам».
Что же предлагает автор письма делать с такими детьми?
«Для их перевоспитания необходимо раньше всего основать возможно больше трудколоний с суровым военным режимом. Основное занятие колонии – земледельческий труд. Во главе каждой колонии нужно поставить военного. Для управления трудколониями должно быть создано особое ведомство. При наличии колоний можно провести тщательную чистку каждой школы, изъять оттуда социально опасных детей и тем спасти от заразы основные кадры учащихся…
Прежде чем я позволил себе обратиться к Вам с этим письмом, я обращался в разные инстанции, но решительно ничего не добился. Зная, как близко к сердцу принимаете Вы судьбы детей и подростков, я не сомневаюсь, что Вы при всех Ваших титанических и огромных трудах незамедлительно примете мудрые меры для коренного разрешения этой грозной проблемы».
Да, хоть и очень трудно представить себе это, но выдвинул данный чудовищный проект не кто иной, как автор «Мойдодыра» и доброго «Айболита», литературовед, доктор филологических наук - Корней Иванович Чуковский. О том, как буквально боготворил Чуковский кремлевского вурдалака, рассказывает его дневник.
Вот в июне 1930 года (К.И. Чуковский. Дневник 1930 – 1969) там появляется запись:
«В историческом аспекте Сталин как автор колхозов величайший из гениев, перестраивающих мир. Если бы он кроме колхозов ничего не сделал, он и тогда был бы достоин называться гениальнейшим человеком эпохи».
Вот литератор описывает, как появился Сталин с членами Политбюро на Х съезде комсомола 22 апреля 1936 года, куда Корней Чуковский и Борис Пастернак были приглашены в качестве гостей:
«Что сделалось с залом! А ОН (так в тексте) стоял немного утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила и в то же время что-то женственное, мягкое. Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его – просто видеть для всех нас было счастьем. К нему всё время обращалась с какими-то разговорами Демченко (24-летняя звеньевая украинского колхоза «Коминтерн», инициатор соревнования за высокий урожай сахарной свеклы).
И мы все ревновали, завидовали – счастливая! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал аудитории с прелестной улыбкой. Все мы так и зашептали: «Часы, часы, он показал часы!» – и потом, расходясь, уже возле вешалки вновь вспоминали об этих часах. Пастернак шептал мне всё время о нём восторженные слова, а я ему, и оба мы в один голос сказали: «Ах, эта Демченко заслоняет его!.. Домой мы шли вместе с Пастернаком, и оба упивались нашей радостью».
Да, очень далека была рафинированная советская интеллигенция от реальных нужд своей страны, от её великих дел и свершений, если всё, что смогли вынести с этого съезда два крупных литератора, было – «часы, часы, он показал часы» и «ах, эта Демченко заслоняет его»…
А вот ещё одна запись из того же дневника:
«16 июня 1962 года (чучело Сталина уже было вынесено из Мавзолея и захоронено на задворках «зиккурата»). Откуда-то появилась у меня на столе ужасная книга: Иванов-Разумник, «Тюрьмы и ссылки» – страшный обвинительный акт против Сталина, Ежова и их подручных: поход против интеллигенции. Вся эта мразь хотела искоренить интеллигенцию, ненавидела всех самостоятельно думающих, не понимая, что интеллигенция сильнее их всех, ибо если из миллиона ими замученных из их лап ускользнет один, этот один проклянет их навеки веков, и его приговор будет признан всем человечеством».
Так и флюгировала «интеллигенция» рабоче-крестянского «класса». Уретилась как уж на сковоротке, от обожания до ненависти. В зависимости от того, куда дул ветер. Потому, как собственного мнения, быдлячая коасная «интеллигенция» не имела по причине полного отсутствия совести.
«… в стране образовалась обширная группа детей, моральное разложение которых внушает мне большую тревогу. Эти разложившиеся дети являются опасной заразой для своих товарищей по школе. Между тем школьные коллективы далеко не всегда имеют возможность избавиться от этих социально опасных детей».
И приводятся примеры: «Серёжа Королёв, ученик 1-го класса «В», занимался карманными кражами в кинотеатре «Новости дня»… Школьники во время детского спектакля, воспользовавшись темнотой, стали стрелять из рогаток в актёров… В зоологическом саду я видел десятилетних мальчишек, которые бросали пригоршни пыли в глаза обезьянкам».
Что же предлагает автор письма делать с такими детьми?
«Для их перевоспитания необходимо раньше всего основать возможно больше трудколоний с суровым военным режимом. Основное занятие колонии – земледельческий труд. Во главе каждой колонии нужно поставить военного. Для управления трудколониями должно быть создано особое ведомство. При наличии колоний можно провести тщательную чистку каждой школы, изъять оттуда социально опасных детей и тем спасти от заразы основные кадры учащихся…
Прежде чем я позволил себе обратиться к Вам с этим письмом, я обращался в разные инстанции, но решительно ничего не добился. Зная, как близко к сердцу принимаете Вы судьбы детей и подростков, я не сомневаюсь, что Вы при всех Ваших титанических и огромных трудах незамедлительно примете мудрые меры для коренного разрешения этой грозной проблемы».
Да, хоть и очень трудно представить себе это, но выдвинул данный чудовищный проект не кто иной, как автор «Мойдодыра» и доброго «Айболита», литературовед, доктор филологических наук - Корней Иванович Чуковский. О том, как буквально боготворил Чуковский кремлевского вурдалака, рассказывает его дневник.
Вот в июне 1930 года (К.И. Чуковский. Дневник 1930 – 1969) там появляется запись:
«В историческом аспекте Сталин как автор колхозов величайший из гениев, перестраивающих мир. Если бы он кроме колхозов ничего не сделал, он и тогда был бы достоин называться гениальнейшим человеком эпохи».
Вот литератор описывает, как появился Сталин с членами Политбюро на Х съезде комсомола 22 апреля 1936 года, куда Корней Чуковский и Борис Пастернак были приглашены в качестве гостей:
«Что сделалось с залом! А ОН (так в тексте) стоял немного утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила и в то же время что-то женственное, мягкое. Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его – просто видеть для всех нас было счастьем. К нему всё время обращалась с какими-то разговорами Демченко (24-летняя звеньевая украинского колхоза «Коминтерн», инициатор соревнования за высокий урожай сахарной свеклы).
И мы все ревновали, завидовали – счастливая! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал аудитории с прелестной улыбкой. Все мы так и зашептали: «Часы, часы, он показал часы!» – и потом, расходясь, уже возле вешалки вновь вспоминали об этих часах. Пастернак шептал мне всё время о нём восторженные слова, а я ему, и оба мы в один голос сказали: «Ах, эта Демченко заслоняет его!.. Домой мы шли вместе с Пастернаком, и оба упивались нашей радостью».
Да, очень далека была рафинированная советская интеллигенция от реальных нужд своей страны, от её великих дел и свершений, если всё, что смогли вынести с этого съезда два крупных литератора, было – «часы, часы, он показал часы» и «ах, эта Демченко заслоняет его»…
А вот ещё одна запись из того же дневника:
«16 июня 1962 года (чучело Сталина уже было вынесено из Мавзолея и захоронено на задворках «зиккурата»). Откуда-то появилась у меня на столе ужасная книга: Иванов-Разумник, «Тюрьмы и ссылки» – страшный обвинительный акт против Сталина, Ежова и их подручных: поход против интеллигенции. Вся эта мразь хотела искоренить интеллигенцию, ненавидела всех самостоятельно думающих, не понимая, что интеллигенция сильнее их всех, ибо если из миллиона ими замученных из их лап ускользнет один, этот один проклянет их навеки веков, и его приговор будет признан всем человечеством».
Так и флюгировала «интеллигенция» рабоче-крестянского «класса». Уретилась как уж на сковоротке, от обожания до ненависти. В зависимости от того, куда дул ветер. Потому, как собственного мнения, быдлячая коасная «интеллигенция» не имела по причине полного отсутствия совести.
Кинорежиссёр Михаил Ромм
Еще один «человек оттепели» – кинорежиссёр Михаил Ромм, народный артист СССР (1950), лауреат Сталинской премии в 1941, 1946, 1948, 1949 и 1951 гг.
Классик советского кино, снявший такие «картины», как «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году», обласканный Сталиным, стал в ряду первых его антагонистов по части борьбы с культом личности.
Именно ему Хрущёв, который резко выступал на ХХ съезде с критикой киноленты М. Чиаурели «Падение Берлина», поручил проследить за ходом «изъятия» образа Сталина из советского кино. Благо фильмов в то время вообще было не так уж много. Кроме своих двух фильмов, Рому предстояло поработать над фильмами «Великое зарево» Чиаурели, «Человек с ружьём» Юткевича, «Выборгская сторона» Козинцева и Трауберга, «Яков Свердлов» Юткевича, «Валерий Чкалов» Калатозова, «Александр Пархоменко» и «Донецкие шахтёры» Лукова, «Его зовут Сухэ-Батор» Зархи и Хейфица, «Оборона Царицына» С. и Г. Васильевых, «Клятва», «Падение Берлина» и «Незабываемый 1919-й год» Чиаурели.
Особое внимание Ромму надлежало уделять революционным фильмам, в которых раскрывается образ Ленина.
«Чтоб даже духу Сталина рядом с Ильичем не было»,- инструктировал его «третий вождь».
И все сталинские эпизоды были добросовестно вырезаны режиссёром из фильмов, и Ромм хотел их просто выбросить, но тут «восстала» дирекция Госфильмофонда, причём не помогли никакие ссылки Ромма на «указание свыше».Так, благодаря твёрдой позиции руководства этого хранилища, «бесценные кадры» живы до сего дня.
При этом интеллектуал Ромм понимал истинную цену Хрущёву. Вспоминая, как тот, во время одного из своих многочисленных выступлений брякнул: «Идеи Маркса это, конечно, хорошо, но ежели их смазать свиным салом, то будет еще лучше», Ромм ехидно заметил: «Мне и в голову бы никогда не пришло, что идеи Маркса можно смазать свиным салом»…
Классик советского кино, снявший такие «картины», как «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году», обласканный Сталиным, стал в ряду первых его антагонистов по части борьбы с культом личности.
Именно ему Хрущёв, который резко выступал на ХХ съезде с критикой киноленты М. Чиаурели «Падение Берлина», поручил проследить за ходом «изъятия» образа Сталина из советского кино. Благо фильмов в то время вообще было не так уж много. Кроме своих двух фильмов, Рому предстояло поработать над фильмами «Великое зарево» Чиаурели, «Человек с ружьём» Юткевича, «Выборгская сторона» Козинцева и Трауберга, «Яков Свердлов» Юткевича, «Валерий Чкалов» Калатозова, «Александр Пархоменко» и «Донецкие шахтёры» Лукова, «Его зовут Сухэ-Батор» Зархи и Хейфица, «Оборона Царицына» С. и Г. Васильевых, «Клятва», «Падение Берлина» и «Незабываемый 1919-й год» Чиаурели.
Особое внимание Ромму надлежало уделять революционным фильмам, в которых раскрывается образ Ленина.
«Чтоб даже духу Сталина рядом с Ильичем не было»,- инструктировал его «третий вождь».
И все сталинские эпизоды были добросовестно вырезаны режиссёром из фильмов, и Ромм хотел их просто выбросить, но тут «восстала» дирекция Госфильмофонда, причём не помогли никакие ссылки Ромма на «указание свыше».Так, благодаря твёрдой позиции руководства этого хранилища, «бесценные кадры» живы до сего дня.
При этом интеллектуал Ромм понимал истинную цену Хрущёву. Вспоминая, как тот, во время одного из своих многочисленных выступлений брякнул: «Идеи Маркса это, конечно, хорошо, но ежели их смазать свиным салом, то будет еще лучше», Ромм ехидно заметил: «Мне и в голову бы никогда не пришло, что идеи Маркса можно смазать свиным салом»…
Композитор Дмитрий Шостакович
Не остался в стороне от «генеральной линии» хрущёвского антисталинизма и композитор Дмитрий Шостакович, пятикратный лауреат Сталинской премии (1941, 1942, 1946, 1950 и 1952), автор множества музыкальных произведений, таких, как знаменитая Седьмая, или Ленинградская симфония, Одиннадцатая симфония «1905 год», оратория, посвящённая насаждению лесов по сталинскому плану преобразования природы, торжественный хор «Сталину слава, слава вовеки» – в фильме «Падение Берлина», музыка к фильму «Незабываемый 1919 год».
Став «человеком оттепели», Шостакович в 1954 году получил звание народного артиста СССР, а за оперу «Карл Маркс» при Хрущёве ему в 1958 году присудили Ленинскую премию. При Брежневе в 1966 году за оперу «Молодая гвардия» ему дали Героя Социалистического Труда. В шестой раз Госпремию (так была переименована Сталинская премия) он получил в 1968 году. Казалось бы, обласканный Советской властью композитор, не имел причин быть недовольным ею. Ан, нет: сейчас его вспоминают, как борца с «тоталитаризмом», «сталинщиной»... Есть ли к тому какие-либо основания? Каков был вообще гражданский облик этого, безусловно, талантливого человека?
Некогда прославлявший кровавого вурдалака в своих музыкальных произведениях Шостакович, в эпоху Хрущёва поспешил откреститься от своего прежнего кумира и стал в первых рядах борцов с «тенью Сталина». Он оставил мемуары, в которых всё, что было создано им раньше, при Сталине, объясняет совершенно иначе:
Оказывается, Одиннадцатая симфония «1905 год» – это памятник Тухачевскому, Мейерхольду и другим «жертвам сталинизма», а Седьмая симфония тоже не то, что все думают, а нечто противоположное.
Советская писательница Ольга Фёдоровна Бергольц, оставила весьма проникновенные строки по поводу Седьмой симфонии Шостаковича, первое исполнение которой состоялось в блокадном Ленинграде в самые трудные дни.
«9 августа 1942 года после долгого запустения ярко, празднично озарился белоколонный зал филармонии и до отказа наполнился ленинградцами. На сцену вышли музыканты... Они почти не играли зимой; не хватало сил, не хватало дыхания, особенно духовым... Оркестр таял. Некоторые ушли в армию, другие умерли от голода. Трудно забыть серые, зимние рассветы, когда совершенно уже свинцово отёкший Яша Бабушкин диктовал машинистке очередное донесение о состоянии оркестра: «Первая скрипка умирает, барабан умер по дороге на работу, валторна при смерти...»
И всё же те, кто оставался, самоотверженно репетировали... Почти несбыточным было желание оркестра – исполнить Седьмую, «Ленинградскую симфонию», здесь, на её родине, в осаждённом, полуумирающем, но не сдавшемся городе...
Гениальная могучая партитура требовала удвоенного оркестра, почти сто человек, а в живых осталось пятнадцать музыкантов. И всё же...
За дирижёрский пульт встал Карл Элиасберг, – он был во фраке, в самом настоящем фраке, как и полагается дирижёру, и фрак висел на нём, как на вешалке, – так исхудал он за зиму... Мгновение полной тишины – и вот началась музыка. И мы с первых тактов узнали в ней себя и весь свой путь: и наступающую на нас страшную, беспощадную силу, и наше вызывающее сопротивление ей, и нашу скорбь, и мечту о светлом мире, и нашу несомненную грядущую победу. И мы, не плакавшие над погибающими близкими людьми зимой, сейчас не могли и не хотели сдерживать отрадных, беззвучных, горючих слёз, и мы не стыдились их...
А сквозь изумительную эту музыку всё время звучал негромкий, спокойный и мудрый голос её создателя – Дмитрия Шостаковича, доносящийся из сентября 1941 года, когда враг рвался в город Ленина: «Заверяю вас, товарищи, от имени всех ленинградцев, что мы непобедимы и всегда стоим на своём боевом посту...»
Но что за объяснение даёт сам Дмитрий Шостакович?
В «Мемуарах» композитор отрекается от всего этого.
«Седьмая симфония была задумана до войны. И, следовательно, она никак не может быть вызвана нападением Гитлера...Совсем о других врагах человечества думал я, когда её сочинял. В этой симфонии нет и речи об осаде Ленинграда, который погубил Сталин. Гитлеру оставалось лишь докончить его...»
Став «человеком оттепели», Шостакович в 1954 году получил звание народного артиста СССР, а за оперу «Карл Маркс» при Хрущёве ему в 1958 году присудили Ленинскую премию. При Брежневе в 1966 году за оперу «Молодая гвардия» ему дали Героя Социалистического Труда. В шестой раз Госпремию (так была переименована Сталинская премия) он получил в 1968 году. Казалось бы, обласканный Советской властью композитор, не имел причин быть недовольным ею. Ан, нет: сейчас его вспоминают, как борца с «тоталитаризмом», «сталинщиной»... Есть ли к тому какие-либо основания? Каков был вообще гражданский облик этого, безусловно, талантливого человека?
Некогда прославлявший кровавого вурдалака в своих музыкальных произведениях Шостакович, в эпоху Хрущёва поспешил откреститься от своего прежнего кумира и стал в первых рядах борцов с «тенью Сталина». Он оставил мемуары, в которых всё, что было создано им раньше, при Сталине, объясняет совершенно иначе:
Оказывается, Одиннадцатая симфония «1905 год» – это памятник Тухачевскому, Мейерхольду и другим «жертвам сталинизма», а Седьмая симфония тоже не то, что все думают, а нечто противоположное.
Советская писательница Ольга Фёдоровна Бергольц, оставила весьма проникновенные строки по поводу Седьмой симфонии Шостаковича, первое исполнение которой состоялось в блокадном Ленинграде в самые трудные дни.
«9 августа 1942 года после долгого запустения ярко, празднично озарился белоколонный зал филармонии и до отказа наполнился ленинградцами. На сцену вышли музыканты... Они почти не играли зимой; не хватало сил, не хватало дыхания, особенно духовым... Оркестр таял. Некоторые ушли в армию, другие умерли от голода. Трудно забыть серые, зимние рассветы, когда совершенно уже свинцово отёкший Яша Бабушкин диктовал машинистке очередное донесение о состоянии оркестра: «Первая скрипка умирает, барабан умер по дороге на работу, валторна при смерти...»
И всё же те, кто оставался, самоотверженно репетировали... Почти несбыточным было желание оркестра – исполнить Седьмую, «Ленинградскую симфонию», здесь, на её родине, в осаждённом, полуумирающем, но не сдавшемся городе...
Гениальная могучая партитура требовала удвоенного оркестра, почти сто человек, а в живых осталось пятнадцать музыкантов. И всё же...
За дирижёрский пульт встал Карл Элиасберг, – он был во фраке, в самом настоящем фраке, как и полагается дирижёру, и фрак висел на нём, как на вешалке, – так исхудал он за зиму... Мгновение полной тишины – и вот началась музыка. И мы с первых тактов узнали в ней себя и весь свой путь: и наступающую на нас страшную, беспощадную силу, и наше вызывающее сопротивление ей, и нашу скорбь, и мечту о светлом мире, и нашу несомненную грядущую победу. И мы, не плакавшие над погибающими близкими людьми зимой, сейчас не могли и не хотели сдерживать отрадных, беззвучных, горючих слёз, и мы не стыдились их...
А сквозь изумительную эту музыку всё время звучал негромкий, спокойный и мудрый голос её создателя – Дмитрия Шостаковича, доносящийся из сентября 1941 года, когда враг рвался в город Ленина: «Заверяю вас, товарищи, от имени всех ленинградцев, что мы непобедимы и всегда стоим на своём боевом посту...»
Но что за объяснение даёт сам Дмитрий Шостакович?
В «Мемуарах» композитор отрекается от всего этого.
«Седьмая симфония была задумана до войны. И, следовательно, она никак не может быть вызвана нападением Гитлера...Совсем о других врагах человечества думал я, когда её сочинял. В этой симфонии нет и речи об осаде Ленинграда, который погубил Сталин. Гитлеру оставалось лишь докончить его...»
Поэт Александр Твардовский
Большим литературным флюгером-конъюнктурщиком останется в истории мировой литературы такой «человек оттепели», как Александр Твардовский. Он рьяно славил Сталина и сталинизм, для которого не было секретом, что поэт является сыном раскулаченного, высланного в зауральскую тайгу.
Два старших брата Твардовского, Константин и Иван, всего через два месяца бежали с места поселения, а ещё через месяц удрал оттуда отец с четвёртым сыном, Павлом. С большим трудом отец с младшим братом добрались до Смоленска , где жил уже получивший признание поэт Александр.
Вот рассказ отца о встрече с сыном в августе 1931 года в изложении Ивана Твардовского:
– «Стоим мы с Павлушей, ждём А на душе неспокойно... Однако ж и по-другому думаю: родной сын! Может, Павлушу приютит. Мальчишка же чем провинился перед ним, родной ему братик? А он, Александр выходит... Стоит и смотрит на нас молча. А потом не «Здравствуй, отец», а – «Как вы здесь оказались?!»
– «Шура! Сын мой – говорю. – Гибель же нам там! Голод, болезни, произвол полный!»
– «Значит, бежали?.. Помочь могу только в том, чтобы бесплатно доставили вас туда, где были!» – так точно и сказал. Понял я тут, что ни просьбы, ни мольбы ничего уже не изменят...»
Так во имя личного спокойствия Твардовский отрёкся от родного отца. Но стоит ли удивляться этому поступку в стране павликов морозовых?
Твардовский отвечал кровавому вождю взаимностью. Так, сочиняя поэму «Страна Муравия», поэт пишет в своей рабочей тетради:
«Речь Сталина глубоко потрясла. Отступление (имеется в виду лирическое отступление) о Сталине развёртывается под непосредственным впечатлением его речи».
А в марте 1953 года на смерть любимого вождя Твардовский напишет такие строки: «В этот час величайшей печали Я тех слов не найду, Чтоб они до конца выражали Всенародную нашу беду…»
Но вот пришел Хрущёв, призвал на борьбу «с тенью Сталина», и Твардовский побежал вилять хвостом истинно красного поэта и писателя. Теперь он – в числе ярых антисталинистов, он из кожи вон лезет, чтобы как-то угодить Хрущеву.
В ноябре 1963 года, отдыхая в Барвихе, он встречает среди отдыхающих бывшего личного секретаря Сталина Поскрёбышева. В своём дневнике он оставляет такую издевательскую запись об этом старом человеке:
«Отдыхает здесь на правах персонального пенсионера маленький лысый почти до затылка человек с помятым бритым старческим личиком, на котором, однако...проступает сходство с младенцем и мартышкой...Этот человек ходит в столовую, принимает процедурки, играет в домино, смотрит плохие фильмишки в кино, словом «отдыхает» здесь, как все старички-пенсионеры, и как бы это даже не тот А. Н. Поскрёбышев, ближайший Сталину человек, его ключник и адъютант, и, может быть, дядька, и раб, и страж, и советчик, и наперсник его тайного тайных... Судя по лагерным рукописям, именно такие были в охране – невзрачные, незаметные, но злобные».
Твардовский носится со своей поэмой «За далью даль», как с писаной торбой, не смея без высочайшего дозволения Хрущёва опубликовать ее даже в своем журнале «Новый мир».
Невозможно читать без чувства брезгливости те унизительные записи, которые содержатся в его рабочей тетради. Вот неоднократный лауреат Сталинских премий обращается к помощнику Хрущёва В. Лебедеву с нижайшей просьбой передать «самому» главы из поэмы, а также в высшей степени подхалимское письмо, которое заканчивалось словами: «Ваше доброе отеческое внимание ко мне в труднейший период моей литературной и всяческой судьбы, давшее мне силы для завершения этой книги, позволяет мне надеяться, что и эту мою просьбу, дорогой Никита Сергеевич, Вы не оставите без внимания». Даже помощник Хрущёва рекомендовал Твардовскому переписать его: «Нет, это не то, не нужно все это писать».
Тогда Твардовский пишет ещё одно письмо: «Дорогой Никита Сергеевич! Мне очень хотелось сердечно поздравить Вас с днём рождения и принести Вам по этому случаю как памятный знак моего уважения самое дорогое сейчас для меня – заключительные главы моего десятилетнего труда – книги «За далью даль», частично уже известной Вам и получившей бесценные для меня слова Вашего одобрения. Среди этих новых, ещё не вышедших в свет глав я позволю себе обратить Ваше внимание на главу «Так это было…», посвящённую непосредственно сложнейшему историческому моменту в жизни нашей страны и партии, в частности, в духовной жизни моего поколения, – периоду, связанному с личностью И. В. Сталина.
Мне казалось, что средствами поэтического выражения я говорю о том, что уже неоднократно высказывалось Вами на языке политическом. Во всяком случае, я думаю, что эта глава является ключевой для всей книги в целом, и я буду счастлив, если она придётся Вам по душе. Желаю Вам, дорогой Никита Сергеевич, доброго здоровья, долгих лет деятельной жизни на благо и счастье родного народа и всех трудовых людей мира. Ваш А.Твардовский».
А когда всё-таки он получит «добро» и напечатает свою главу «Так это было…» в «Правде», он вдруг обнаружит, что читательская реакция не совсем та, на какую он рассчитывал. В его «рабочей тетради» возникнет запись:
«… из некоторых писем видно, что появление в «Правде» этой главы рассматривается как прямое выполнение некоего заказа, официально-поэтическая интерпретация вопроса (темы). Усмотрено и наклонение в сторону нового культа… Я впервые испытываю воздействие незнакомой мне ранее волны – волны осуждения, негодования, презрения, обличения в продажности и т.п. Что ж, взялся за гуж…»
Да уж, действительно, лучше б не брался. Вспоминая Твардовского Хрущёв в своих мемуарах пишет: «Как у нас Демьяна Бедного все знали во время гражданской войны, так буквально всем был известен и Твардовский в годы Великой Отечественной войны. Потом о его поэмах были написаны целые книги, а их героев изображали на картинах. Сталин с умилением смотрел на картину с Василием Тёркиным. Когда он впервые её увидел, то сразу же предложил: «Давайте повесим её в Кремле». Её и повесили там, перед входом в Екатерининский зал… А ныне ( в 1970 году) завершается творческий путь Александра Трифоновича Твардовского без почета». А откуда же ему было взяться, почёту-то? В стране подхалимов, убийц и предателей...
Два старших брата Твардовского, Константин и Иван, всего через два месяца бежали с места поселения, а ещё через месяц удрал оттуда отец с четвёртым сыном, Павлом. С большим трудом отец с младшим братом добрались до Смоленска , где жил уже получивший признание поэт Александр.
Вот рассказ отца о встрече с сыном в августе 1931 года в изложении Ивана Твардовского:
– «Стоим мы с Павлушей, ждём А на душе неспокойно... Однако ж и по-другому думаю: родной сын! Может, Павлушу приютит. Мальчишка же чем провинился перед ним, родной ему братик? А он, Александр выходит... Стоит и смотрит на нас молча. А потом не «Здравствуй, отец», а – «Как вы здесь оказались?!»
– «Шура! Сын мой – говорю. – Гибель же нам там! Голод, болезни, произвол полный!»
– «Значит, бежали?.. Помочь могу только в том, чтобы бесплатно доставили вас туда, где были!» – так точно и сказал. Понял я тут, что ни просьбы, ни мольбы ничего уже не изменят...»
Так во имя личного спокойствия Твардовский отрёкся от родного отца. Но стоит ли удивляться этому поступку в стране павликов морозовых?
Твардовский отвечал кровавому вождю взаимностью. Так, сочиняя поэму «Страна Муравия», поэт пишет в своей рабочей тетради:
«Речь Сталина глубоко потрясла. Отступление (имеется в виду лирическое отступление) о Сталине развёртывается под непосредственным впечатлением его речи».
А в марте 1953 года на смерть любимого вождя Твардовский напишет такие строки: «В этот час величайшей печали Я тех слов не найду, Чтоб они до конца выражали Всенародную нашу беду…»
Но вот пришел Хрущёв, призвал на борьбу «с тенью Сталина», и Твардовский побежал вилять хвостом истинно красного поэта и писателя. Теперь он – в числе ярых антисталинистов, он из кожи вон лезет, чтобы как-то угодить Хрущеву.
В ноябре 1963 года, отдыхая в Барвихе, он встречает среди отдыхающих бывшего личного секретаря Сталина Поскрёбышева. В своём дневнике он оставляет такую издевательскую запись об этом старом человеке:
«Отдыхает здесь на правах персонального пенсионера маленький лысый почти до затылка человек с помятым бритым старческим личиком, на котором, однако...проступает сходство с младенцем и мартышкой...Этот человек ходит в столовую, принимает процедурки, играет в домино, смотрит плохие фильмишки в кино, словом «отдыхает» здесь, как все старички-пенсионеры, и как бы это даже не тот А. Н. Поскрёбышев, ближайший Сталину человек, его ключник и адъютант, и, может быть, дядька, и раб, и страж, и советчик, и наперсник его тайного тайных... Судя по лагерным рукописям, именно такие были в охране – невзрачные, незаметные, но злобные».
Твардовский носится со своей поэмой «За далью даль», как с писаной торбой, не смея без высочайшего дозволения Хрущёва опубликовать ее даже в своем журнале «Новый мир».
Невозможно читать без чувства брезгливости те унизительные записи, которые содержатся в его рабочей тетради. Вот неоднократный лауреат Сталинских премий обращается к помощнику Хрущёва В. Лебедеву с нижайшей просьбой передать «самому» главы из поэмы, а также в высшей степени подхалимское письмо, которое заканчивалось словами: «Ваше доброе отеческое внимание ко мне в труднейший период моей литературной и всяческой судьбы, давшее мне силы для завершения этой книги, позволяет мне надеяться, что и эту мою просьбу, дорогой Никита Сергеевич, Вы не оставите без внимания». Даже помощник Хрущёва рекомендовал Твардовскому переписать его: «Нет, это не то, не нужно все это писать».
Тогда Твардовский пишет ещё одно письмо: «Дорогой Никита Сергеевич! Мне очень хотелось сердечно поздравить Вас с днём рождения и принести Вам по этому случаю как памятный знак моего уважения самое дорогое сейчас для меня – заключительные главы моего десятилетнего труда – книги «За далью даль», частично уже известной Вам и получившей бесценные для меня слова Вашего одобрения. Среди этих новых, ещё не вышедших в свет глав я позволю себе обратить Ваше внимание на главу «Так это было…», посвящённую непосредственно сложнейшему историческому моменту в жизни нашей страны и партии, в частности, в духовной жизни моего поколения, – периоду, связанному с личностью И. В. Сталина.
Мне казалось, что средствами поэтического выражения я говорю о том, что уже неоднократно высказывалось Вами на языке политическом. Во всяком случае, я думаю, что эта глава является ключевой для всей книги в целом, и я буду счастлив, если она придётся Вам по душе. Желаю Вам, дорогой Никита Сергеевич, доброго здоровья, долгих лет деятельной жизни на благо и счастье родного народа и всех трудовых людей мира. Ваш А.Твардовский».
А когда всё-таки он получит «добро» и напечатает свою главу «Так это было…» в «Правде», он вдруг обнаружит, что читательская реакция не совсем та, на какую он рассчитывал. В его «рабочей тетради» возникнет запись:
«… из некоторых писем видно, что появление в «Правде» этой главы рассматривается как прямое выполнение некоего заказа, официально-поэтическая интерпретация вопроса (темы). Усмотрено и наклонение в сторону нового культа… Я впервые испытываю воздействие незнакомой мне ранее волны – волны осуждения, негодования, презрения, обличения в продажности и т.п. Что ж, взялся за гуж…»
Да уж, действительно, лучше б не брался. Вспоминая Твардовского Хрущёв в своих мемуарах пишет: «Как у нас Демьяна Бедного все знали во время гражданской войны, так буквально всем был известен и Твардовский в годы Великой Отечественной войны. Потом о его поэмах были написаны целые книги, а их героев изображали на картинах. Сталин с умилением смотрел на картину с Василием Тёркиным. Когда он впервые её увидел, то сразу же предложил: «Давайте повесим её в Кремле». Её и повесили там, перед входом в Екатерининский зал… А ныне ( в 1970 году) завершается творческий путь Александра Трифоновича Твардовского без почета». А откуда же ему было взяться, почёту-то? В стране подхалимов, убийц и предателей...
Василий Гроссман
Однако, надо отдать должное и тем, кто не согнулся перед идолом совков с мозгами павиана. Список совсем короткий (имеются в виду известные имена в то время).
Самый известный из них – писатель Василий Гроссман, ни разу не отмеченный премиями ни при Сталине, ни при Хрущёве, ни при Горбачеве, когда к писателю пришла настоящая известность.
Вот что говорил этот Человек, обращаясь к Хрущёву:
«Вы на XXII съезде партии безоговорочно осудили кровавые беззакония и жестокости, которые были совершены Сталиным. Сила и смелость, с которой вы сделали это, дают все основания думать, что нормы нашей демократии будут расти так же, как выросли со времён разрухи, сопутствовавшей гражданской войне, нормы производства стали, угля, электричества. Ведь в росте демократии и свободы ещё больше, чем в росте производства и потребления, существо нового человеческого общества. Вне беспрерывного роста норм свободы и демократии новое общество кажется немыслимым».
Но рукопись романа «Жизнь и судьба» (опубликован при Горбачёве, в 1988 году, писался с 1948 по 1960 годы) была арестована в 1961 году, как раз тогда, когда Гроссман, увидевший, как ему показалось, в Хрущёве «родную душу», передал ему на рассмотрение свой труд.
Хрущёв в этом произведении увидел угрожающие признаки «половодья», когда ситуация с критикой народного «пахана» могла выйти из-под контроля и погубить всё.
Большой энциклопедический словарь» (изд. 1998 года) даёт такую аннотацию о романе «Жизнь и судьба»: «Многоплановая панорама эпохи Вел. Отеч. войны (Сталинградская битва, тыл, ГУЛАГ, нем. концлагеря, евр. гетто), проблемы противостояния личности насилию тоталитарной системы (фашистской и коммунистической), психологизм в изображении человека, прозревание экзистенциальных глубин сознания».
Уже при Брежневе повесть Гроссмана была нелегально переправлена на Запад и издана там в 1970, а роман – десять лет спустя, в 1980 году.
Самый известный из них – писатель Василий Гроссман, ни разу не отмеченный премиями ни при Сталине, ни при Хрущёве, ни при Горбачеве, когда к писателю пришла настоящая известность.
Вот что говорил этот Человек, обращаясь к Хрущёву:
«Вы на XXII съезде партии безоговорочно осудили кровавые беззакония и жестокости, которые были совершены Сталиным. Сила и смелость, с которой вы сделали это, дают все основания думать, что нормы нашей демократии будут расти так же, как выросли со времён разрухи, сопутствовавшей гражданской войне, нормы производства стали, угля, электричества. Ведь в росте демократии и свободы ещё больше, чем в росте производства и потребления, существо нового человеческого общества. Вне беспрерывного роста норм свободы и демократии новое общество кажется немыслимым».
Но рукопись романа «Жизнь и судьба» (опубликован при Горбачёве, в 1988 году, писался с 1948 по 1960 годы) была арестована в 1961 году, как раз тогда, когда Гроссман, увидевший, как ему показалось, в Хрущёве «родную душу», передал ему на рассмотрение свой труд.
Хрущёв в этом произведении увидел угрожающие признаки «половодья», когда ситуация с критикой народного «пахана» могла выйти из-под контроля и погубить всё.
Большой энциклопедический словарь» (изд. 1998 года) даёт такую аннотацию о романе «Жизнь и судьба»: «Многоплановая панорама эпохи Вел. Отеч. войны (Сталинградская битва, тыл, ГУЛАГ, нем. концлагеря, евр. гетто), проблемы противостояния личности насилию тоталитарной системы (фашистской и коммунистической), психологизм в изображении человека, прозревание экзистенциальных глубин сознания».
Уже при Брежневе повесть Гроссмана была нелегально переправлена на Запад и издана там в 1970, а роман – десять лет спустя, в 1980 году.
Принявший вызов Истории Александр Фадеев
Единственный из писателей, который не принял нового вождя, был Александр Фадеев, покончивший жизнь самоубийством через два с половиной месяца после ХХ съезда.
Конечно, и покойного соратника по уголовной партии Хрущёв лягает с превеликим удовольствием в своих «воспоминаниях»:
«… во время репрессий, возглавляя Союз писателей СССР, Фадеев поддерживал линию на репрессии. И летели головы ни в чём не повинных литераторов. Достаточно было кому-нибудь написать, что в магазине продают плохую картошку, и это расценивалось уже как антисоветчина.
Трагедия Фадеева как человека объясняет и его самоубийство. Оставаясь человеком умным и тонкой души, он после того, как разоблачили Сталина и показали, что тысячные жертвы были вовсе не преступниками, не смог простить себе своего отступничества от правды. Ведь гибла, наряду с другими, и творческая интеллигенция. А Фадеев лжесвидетельствовал, что такой-то и такой-то из её рядов выступал против Родины. Готов думать, что он поступал искренне, веруя в необходимость того, что делалось. Но всё же представал перед творческой интеллигенцией в роли сталинского прокурора. А когда увидел, что круг замкнулся, оборвал свою жизнь. Конечно, надо принять во внимание и то, что Фадеев к той поре спился и потому утратил многие черты своей прежней личности».
Есть и другое объяснение суицида Фадеева:
«Он изжил себя и к тому же боялся встретиться лицом к лицу с теми писателями, которых он помогал Сталину загонять в лагеря, а некоторые вернулись потом восвояси»...
Но вот что пишет Фадеев в своем предсмертном письме в ЦК КПСС от 13 мая 1956 года. Ну еще бы! Куда же направить записку со смертного одра, как не паханам по партии!
«Литература – этот высший плод нового строя – унижена, затравлена, загублена. Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения даже тогда, когда они клянутся им, этим учением, привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать еще худшего, чем от «сатрапа» Сталина. Тот был хоть образован, а эти – невежды.
Жизнь моя, как писателя теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь и клевета, ухожу из жизни. Последняя надежда была хоть сказать это людям, которые правят государством, но в течение уже 3-х лет, несмотря на мои просьбы, меня даже не могут принять»...
Чуковский писал на самоубийство Фадеева:
«Мне очень жаль милого А.А., в нём – под всеми наслоениями – чувствовался русский самородок, большой человек, но боже, что это были за наслоения! Вся брехня сталинской эпохи, все её идиотские зверства, весь её страшный бюрократизм, вся её растленность и казённость находили в нём своё послушное орудие... Отсюда зигзаги его поведения, отсюда его замученная совесть в последние годы».
Можно сказать проще: Дураком был, дураком ушел!
В статье использован материал твердолобого коммуниста в поддержку сталинской мумии и его мертвой эпохи. Имя этого «писателя», для нас интереса не представляет.
Конечно, и покойного соратника по уголовной партии Хрущёв лягает с превеликим удовольствием в своих «воспоминаниях»:
«… во время репрессий, возглавляя Союз писателей СССР, Фадеев поддерживал линию на репрессии. И летели головы ни в чём не повинных литераторов. Достаточно было кому-нибудь написать, что в магазине продают плохую картошку, и это расценивалось уже как антисоветчина.
Трагедия Фадеева как человека объясняет и его самоубийство. Оставаясь человеком умным и тонкой души, он после того, как разоблачили Сталина и показали, что тысячные жертвы были вовсе не преступниками, не смог простить себе своего отступничества от правды. Ведь гибла, наряду с другими, и творческая интеллигенция. А Фадеев лжесвидетельствовал, что такой-то и такой-то из её рядов выступал против Родины. Готов думать, что он поступал искренне, веруя в необходимость того, что делалось. Но всё же представал перед творческой интеллигенцией в роли сталинского прокурора. А когда увидел, что круг замкнулся, оборвал свою жизнь. Конечно, надо принять во внимание и то, что Фадеев к той поре спился и потому утратил многие черты своей прежней личности».
Есть и другое объяснение суицида Фадеева:
«Он изжил себя и к тому же боялся встретиться лицом к лицу с теми писателями, которых он помогал Сталину загонять в лагеря, а некоторые вернулись потом восвояси»...
Но вот что пишет Фадеев в своем предсмертном письме в ЦК КПСС от 13 мая 1956 года. Ну еще бы! Куда же направить записку со смертного одра, как не паханам по партии!
«Литература – этот высший плод нового строя – унижена, затравлена, загублена. Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения даже тогда, когда они клянутся им, этим учением, привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать еще худшего, чем от «сатрапа» Сталина. Тот был хоть образован, а эти – невежды.
Жизнь моя, как писателя теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь и клевета, ухожу из жизни. Последняя надежда была хоть сказать это людям, которые правят государством, но в течение уже 3-х лет, несмотря на мои просьбы, меня даже не могут принять»...
Чуковский писал на самоубийство Фадеева:
«Мне очень жаль милого А.А., в нём – под всеми наслоениями – чувствовался русский самородок, большой человек, но боже, что это были за наслоения! Вся брехня сталинской эпохи, все её идиотские зверства, весь её страшный бюрократизм, вся её растленность и казённость находили в нём своё послушное орудие... Отсюда зигзаги его поведения, отсюда его замученная совесть в последние годы».
Можно сказать проще: Дураком был, дураком ушел!
В статье использован материал твердолобого коммуниста в поддержку сталинской мумии и его мертвой эпохи. Имя этого «писателя», для нас интереса не представляет.
|
Самые дешевые и быстрые переводы по всему миру с домашнего компьютера или по телефону!
5 долларов за любую сумму! В три раза больше точек, чем у Вестерн Юнион! Русская версия! |
|---|
